Учение о «диктатуре пролетариата» с самого Октября 1917 года служило оправданием репрессивных мер советской власти. Но в 1950-х годах оно вдруг стало не актуальным, и коммунисты от него отказались. Что же стало причиной этого?
- Понятие о «диктатуре», восходившее к трудам Карла Маркса, нашло законченное обобщенное определение в наследии Ленина.
- « Диктатура есть власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами», – писал вождь большевиков в брошюре «Пролетарская революция и ренегат Каутский» (1918 год).
- В реальности диктатуру осуществляла сама большевистская партия, считавшаяся авангардом рабочего класса (хотя Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Луначарский и большинство других лидеров РСДРП(б) рабочими никогда не были).
- Удар по Сталину
Концепция «диктатуры пролетариата» оставалась неизменной до XXII съезда КПСС, который официозная печать окрестила «съездом строителей коммунистического общества».
Выступая на съезде 18 октября 1961 года, Никита Хрущев включил в свой доклад раздел «От государства диктатуры пролетариата к общенародному государству».
Советский лидер объявил, что партия поставила и решила неслыханный дотоле «новый важнейший вопрос теории и практики коммунизма», связанный с «перерастанием» диктатуры пролетариата в некое новое качество.
«Общенародное государство – это новый этап в развитии социалистического государства, важнейшая веха на пути перерастания социалистической государственности в коммунистическое общественное самоуправление», – объяснил Хрущев.
Инициативу отказа от диктатуры Первый секретарь ЦК КПСС возложил на сам рабочий класс. Вместе с тем, спеша успокоить представителей «класса-гегемона», Хрущев заверил, что пролетариат «продолжает играть руководящую роль в обществе».
Неожиданную для многих «идеологическую мутацию» историки связывают с хрущевской борьбой против сталинизма. Собственно говоря, формулировка о переходе от «государства диктатуры пролетариата» ко «всенародному государству» впервые была употреблена в проекте программы партии как раз при Сталине (в 1947 году). Но «отец народов» не решился на столь кардинальную перемену своей политики.
В годы «культа личности» насаждалась догма о том, что учение о диктатуре пролетариата – главное в ленинизме. В интерпретации Сталина, общество должно было перейти непосредственно от диктатуры пролетариата к коммунизму и «отмиранию государства» без каких-либо промежуточных стадий.
«Социализм есть переход от общества с диктатурой пролетариата к обществу безгосударственному», – заявлял Сталин в 1925 году, отвечая на вопросы в Свердловском университете.
Чтобы осуществить этот переход, как считал вождь, следовало лишь подготовить соответствующую «переделку государственного аппарата». А предшествовать отмиранию государства, по Сталину, должно было максимальное усиление органов диктатуры.
Никита Хрущев, формально не отрицая сталинскую идею обострения классовой борьбы по мере продвижения к социализму, выдвинул на XXII съезде новую теорию. Когда социализм в СССР победил «полностью и окончательно», общество вступило в стадию «развернутого строительства коммунизма». Следовательно, задачи, стоявшие перед диктатурой пролетариата, отпали сами собой.
Советские граждане, умевшие читать «между строк», не могли не заметить, что отказ от диктатуры пролетариата сопровождался новой волной критики Сталина и выносом его тела из Мавзолея.
Впоследствии в книге воспоминаний Хрущев коснулся вопросов XXII съезда, когда говорил о Мао Цзэдуне. Методы расправ китайского лидера с оппозицией его бывший советский коллега назвал «не диктатурой пролетариата», а «диктатурой личности».
«Так в свое время поступал Сталин, – напомнил Хрущев. – Когда уничтожал членов ЦК партии, руководителей центральных, краевых, областных, городских, районных, заводских организаций и просто рядовых коммунистов».
В рассуждения о том, каким образом при «диктатуре пролетариата» одновременно могла существовать «диктатура личности», автор мемуаров вдаваться не стал.
Укрепление власти
Другой мотив Хрущева заключался в том, чтобы хотя бы декларативно расширить социальную базу советского режима. Вероятно, в подобных целях диктатуру пролетариата и собирался «отменить» Сталин в 1947 году.
При подготовке же к XXII съезду записку с аналогичной идеей подал уважаемый Хрущевым старейший секретарь ЦК КПСС Отто Куусинен, активный проводник идей социалистической демократии.
По свидетельству Георгия Арбатова, Куусинен считал, что о конце диктатуры пролетариата «надо было сказать после войны, которая показала единство народа и партии».
Хрущев провозгласил государство «орудием всего общества».
Более того, вопреки классикам марксизма-ленинизма, он теперь заявлял, что государство сохранится даже на первом этапе коммунизма, пока общество полностью не «созреет для самоуправления».
Таким образом, преодолеть государство, появившееся, как учили марксисты, из-за «антагонизма классов», оказывалось сложнее, чем построить сам коммунизм.
Хрущев укреплял государство, явно тяготясь политической зависимостью от партии с ее непредсказуемыми «антипартийными группами». На XXII съезде глава СССР заявил о предстоящем расширении полномочий Советов и о «поголовном» привлечении всех граждан к общественным делам.
В принятой Программе КПСС декларировались «гласность», отчетность депутатов, дискуссии в Советах по важнейшим вопросам. Намечались и новые механизмы советской власти.
«Постоянные комиссии Верховных Советов призваны систематически контролировать деятельность министерств, ведомств, совнархозов и активно содействовать проведению в жизнь решений, принятых соответствующим Верховным Советом», – говорилось в документе.
Позднее, в 1963 году, Никита Хрущев поддержал проект конституционной реформы Юрия Андропова. Если бы он был претворен в жизнь, КПСС осталась бы носителем сугубо идеологической роли. При новом строе Хрущев занял бы пост президента СССР. Однако, как известно, «октябрьский переворот 1964 года» перечеркнул планы Первого секретаря.
Неожиданные последствия
«Идеологические новости» из СССР вызвали сдержанный оптимизм на Западе. Газета New York Times, к примеру, расценила речь Хрущева как переход к «более демократической системе».
Пекин же отреагировал на события XXII съезда резко отрицательно. На советских коммунистов посыпался новый шквал обвинений в ревизионизме.
«Они [китайцы] шокированы тем, что КПСС объявила о том, что диктатура пролетариата закончилась и уступила место общенародному государству. (По-моему этот термин плох, но дело не в этом, а в реакции китайцев), – писал в дневнике в 1963 году литературовед Ромэн Назиров. – Китайцы заявляют, что при отказе от диктатуры пролетариата не может быть и речи о переходе к коммунизму».
Соратники Мао Цзэдуна доказывали, что социалистическое государство, ка к и любое государство вообще, может иметь исключительно классовый характер.
Возникли противоречия и с мировым коммунистическим движением.
Когда компартии по всему миру вслед за КПСС начали отказываться от «диктатуры пролетариата», Москва расценила это как дрейф в сторону социалдемократии.
В 1976 году, как отмечал помощник Михаила Горбачева Анатолий Черняев, из 89 существовавших на тот момент коммунистических партий только 14 сохранили в программных документах понятие «диктатуры пролетариата».
Тем не менее члены команды Брежнева, заменив хрущевское «развернутое строительство коммунизма» более скромным «развитым социализмом», не отказались от идеи «общенародного государства».
В книге «Об актуальных проблемах партийного строительства» Брежнев уточнял, что общенародное государство продолжает дело диктатуры пролетариата.
Положение об общенародном государстве, выражающем волю «рабочих, крестьян и интеллигенции», вошло в «брежневскую» Конституцию 1977 года.
Однако то, что уже было неприемлемым в Советском Союзе, компартия сочла допустимым в Афганистане. При поддержке СССР в 1978 году кабульские власти провозгласили «диктатуру пролетариата», несмотря на почти полное отсутствие этого класса в отсталой аграрной стране.
Гусев А.В. * «Пролетарский якобинизм» и доктринальные истоки большевистской диктатуры (2020) * Статья
В статье рассматриваются идейные предпосылки формирования большевистской концепции диктатуры пролетариата как авторитарной власти революционной партии, выражающей интересы рабочего класса.
Выявляются отличия этой концепции от взглядов основоположников марксизма и ее корни в якобинско-бланкистской традиции международного социалистического движения. Прослеживается влияние идеи «воспитательной диктатуры» на воззрения идеологов российского революционного движения и социал-демократии.
Анализируется генезис «пролетарского якобинизма» во взглядах В. И. Ленина и большевиков. Показана значимость исторических аналогий с Великой французской революцией для большевистского мировоззрения.
Автор приходит к выводу, что заимствование большевиками методов из арсенала якобинцев способствовало воспроизводству в России в новых исторических условиях основных фаз эволюции французского революционного режима — от якобинской диктатуры через термидор к бонапартизму.
СКАЧАТЬ В PDF
Один из парадоксов Великой российской революции 1917-1922 гг.
состоит в том, что жесткий режим однопартийной большевистской диктатуры, утвердившийся в итоге революционных событий, был создан политической силой, которая вышла из радикально-демократического движения и еще незадолго до прихода к власти решительно выдвигала демократические лозунги. История революции ставит перед исследователями вопрос: как и почему произошла трансформация российского большевизма из социал-демократического течения в авторитарно-коммунистическое?
Действительно, в политическом спектре дореволюционной России социалисты, в том числе социал-демократы, включая большевиков, составляли крайний демократический, антиавторитарный полюс.
Гораздо последовательнее либералов они боролись против самодержавия, за политическую свободу, демократическую республику со всеобщим избирательным правом, полное гражданское равенство, упразднение постоянной армии и демонтаж имперской государственности1.
Однако уже вскоре после прихода к власти в октябре 1917 г. большевики начинают проводить совсем другой курс — политику монополизации власти в своих руках, подавления всякой оппозиции и ликвидации демократических институтов, объявленных «буржуазными».
Эта политика находит теоретическое обоснование в разработке ленинской концепции «пролетарского государства», согласно которой господство рабочего класса может осуществляться лишь посредством абсолютной власти Коммунистической партии — «того авангарда, который вобрал в себя энергию класса»2.
Таким образом, оформляется доктрина диктатуры революционной элиты, группы правителей, воплощающих в себе «волю пролетариата».
Для понимания происхождения этой доктрины и соответствующей политики необходимо, конечно, учитывать обстоятельства, с которыми столкнулись большевики, придя к власти: острейшую политическую борьбу, Гражданскую войну и внешнюю интервенцию, тяжелейшее экономическое положение и т. п. Но очевидно и другое: концепция монопольного правления «революционного авангарда» возникла не на пустом месте, она имела предпосылки идеологического характера, подготовившие и облегчившие ее утверждение.
Сами большевики настаивали на том, что идеологической основой их политики является «ортодоксальный марксизм», сердцевину которого составляет учение К. Маркса и Ф. Энгельса о диктатуре пролетариата, проводимое ими в жизнь.
Однако обращение к первоисточникам — работам основоположников марксизма и документам создававшегося при их участии международного социалистического движения — показывает, что понимание диктатуры пролетариата К. Марксом и Ф. Энгельсом принципиально отличалось от ее трактовки В. И. Лениным и большевиками.
Этому вопросу посвящено, в частности, фундаментальное исследование американского марксолога Х. Дрейпера — третий том его четырехтомной монографии «Теория революции Карла Маркса»3. Х. Дрейпер выявил во всей совокупности работ К. Маркса и Ф. Энгельса 12 случаев употребления термина «диктатура пролетариата» с 1850 по 1891 г.
и, проанализировав их, пришел к однозначному выводу: этим термином авторы обозначали просто власть пролетариата, а не какой-то особый тип политического устройства, отрицающий демократические институты4. Политической формой диктатуры пролетариата они считали демократическую республику и видели ее конкретный пример в Парижской коммуне 1871 г.
, которая базировалась на свободных выборах, носила плюралистический, многопартийный характер и не сужала, а стремилась расширить гражданские права и свободы. Само же понятие диктатуры класса полемически противопоставлялось концепции диктатуры революционеров, которую выдвигало другое течение в социалистическом движении, связанное с именем Огюста Бланки.
Это течение, у истоков которого стояли французские революционеры конца XVIII — начала XIX в. Гракх Бабёф и Филипп Буонарроти, исходило из соединения якобинского принципа революционной диктатуры с коммунизмом (Ф. Буонарроти в своей работе «Заговор во имя равенства» прямо выводил коммунизм из якобинизма).
Социалистическая революция мыслилась ими как захват власти революционной организацией, устанавливающей «воспитательную диктатуру», задача которой — просвещение масс в социалистическом духе и осуществление социалистических преобразований сверху, силой государственных институтов. Эта идея была затем подхвачена и развита О.
Бланки и его последователями — «неоякобинцами», с которыми полемизировали К. Маркс и Ф. Энгельс, противополагая концепции освобождения трудящихся масс сверху революционной элитой их самоосвобождение снизу своими собственными силами5. Отражением марксовой концепции стал знаменитый девиз I Интернационала: «Освобождение рабочего класса должно быть завоевано самим рабочим классом»6.
Хотя международное социалистическое движение эпохи II Интернационала отвергло бланкизм в пользу марксизма, признав демократические принципы и приняв название социал-демократии, оно все же продолжало испытывать некоторое влияние «пролетарского якобинизма».
Время от времени те или иные социалисты возвращались к идее использования авторитарных политических институтов для движения к социализму. Так, в Германии Ф. Лассаль допускал возникновение «социальной и революционной народной монархии»7, во Франции П.
Лафарг писал о необходимости временной диктатуры революционеров и ограничении ими всеобщего избирательного права8 и т. д. Но в целом европейская социал-демократия определенно отвергала идею политической диктатуры.
Сам термин «диктатура пролетариата», требующий специальных разъяснений, она использовала в своей теоретической литературе, но не включила ни в один из программных документов — ни в партийные программы, ни в декларации Интернационала.
Якобинско-бланкистские идеи нашли своих сторонников и в российском революционном социалистическом движении. Правда, русский «якобинизм» П. Г. Заичневского, С. Г. Нечаева и П. Н. Ткачева оставался маргинальным течением в народничестве 60-70-х гг.
XIX века, но то, что можно назвать элементами «якобинской ментальности», получило более широкое распространение. Ее проявления обнаруживаются и у Н. Г. Чернышевского, который во имя радикальных общественно-экономических преобразований готов был «жертвовать и свободой слова, и конституционными формами»9, и у А. И. Герцена, признававшего, подобно Ф.
Лассалю, возможность торжества в России «социальной республики в Мономаховой шапке»10. Не минули такого рода настроения и российскую социал-демократию. Здесь интересен пример «отца русского марксизма» одного из зачинателей социал-демократического движения в нашей стране Г. В. Плеханова. Именно он в 80-90-е гг. XIX в.
внес основной вклад в разработку социал-демократической программы для России, первоочередной задачей в которой являлось осуществление демократической революции и утверждение в стране политической свободы. Однако в воспоминаниях члена плехановской группы А. М. Водена сохранилось свидетельство о другом аспекте его взглядов. А. М. Воден пишет, что Г. В.
Плеханов неоднократно высказывал мнение о том, что будущая диктатура пролетариата будет означать монополизацию власти марксистской партией и ликвидацию свободы для ее оппонентов: управлять должны только те, кто «правильно понимает идеи Маркса». Когда в 1893 г. приехавший в Лондон А. М. Воден рассказал об этом Ф.
Энгельсу, тот был возмущен и заявил, что если российская социал-демократия будет придерживаться подобных воззрений, то выродится в секту, а претензии на монополизм расколют революционное движение11.
Тем не менее на II съезде РСДРП в 1903 г., спустя десять лет после этого эпизода, Г. В.
Плеханов вновь продемонстрировал «пролетарский якобинизм», утверждая при обсуждении программного пункта о диктатуре пролетариата, что демократические принципы, включая свободные выборы и неприкосновенность личности, имеют для социалистов лишь относительную ценность и должны быть подчинены «интересам нашей партии», которая единственная воплощает в себе благо революции (в протоколе заседания съезда в связи с этим зафиксированы возмущенные восклицания некоторых делегатов)12. Но эта полемика не нашла отражения в решениях съезда: делегаты, избравшие Г. В. Плеханова председателем Совета РСДРП, приняли радикально демократическую программу, и хотя в нее впервые в истории социалистического движения вошло словосочетание «диктатура пролетариата»13, это понятие не отождествлялось с авторитарным политическим режимом. Что касается самого Г. В. Плеханова, то в переписке с П. Б. Аксельродом он признавал за собой «якобинский грешок»14, который, однако, не отразился в его работах и публичных выступлениях. И как теоретик, и как практический политик Г. В. Плеханов все же умел сдерживать проявления ментальности «пролетарского якобинизма». Марксизм у Г. В. Плеханова в итоге возобладал над бланкизмом, но его пример сам по себе показателен как иллюстрация амбивалентного отношения российских революционных социалистов к вопросам политической демократии.
Человеком, который первым открыто уподобил российских социал-демократов якобинцам, был лидер большевиков В. И. Ленин. Хорошо известно определение, которое он в своей работе 1904 г. «Шаг вперед, два шага назад» дал революционному социал-демократу: это «якобинец, неразрывно связанный с организацией пролетариата, сознавшего свои классовые интересы»15. По словам В. И.
Ленина, большевики являлись не кем иным, как «якобинцами социал-демократии»16. Это было сказано в полемике с меньшевиками в РСДРП, которых В. И. Ленин называл «жирондистами», пропитанными буржуазно-интеллигентским оппортунизмом, боящимися централизма и «вздыхающими об абсолютной ценности демократических требований»17.
Спор в партии в то время шел главным образом об организационных вопросах, проблемах партийного строительства, и ленинский «якобинизм» воспринимался именно в этом контексте — как стремление к созданию жестко централизованной авангардной партии «профессиональных революционеров». Но в действительности В. И. Ленин имел в виду нечто большее. Н. В. Валентинов, близкий к В. И.
Ленину в первые годы ХХ в. член большевистского «ядра», вспоминал впоследствии, что лидер большевиков в разговоре с ним следующим образом разъяснял свое понимание «якобинизма» как необходимой характеристики революционного движения: «Это борьба за цель, не боящаяся решительных, плебейских мер, борьба не в белых перчатках, борьба без нежностей, не боящаяся прибегать к гильотине»18.
И, по-видимому, В. И. Ленин имел в виду пример не только классических французских якобинцев, но и представителей «русского якобинства» второй половины XIX в. Об этом, в частности, говорит его интерес к деятельности и наследию Сергея Нечаева, вождя организации «Народная расправа», которого В. И. Ленин, согласно воспоминаниям его соратника В. Д.
Бонч-Бруевича, считал незаслуженно преданным забвению «титаном революции», подчеркивая значение поиска и издания всех его работ19.
Важное свидетельство «пролетарского якобинизма» в идейных представлениях В. И. Ленина содержат подготовительные материалы II съезда РСДРП. Так, в замечаниях на второй проект партийной программы, составленный Г. В. Плехановым, В. И. Ленин уже в 1902 г.
показывает, что диктатура пролетариата, в его понимании, — это не власть пролетарского большинства народа, реализуемая демократическим путем, а господство меньшинства, принципиально отличное от демократии.
Он пишет, что если бы во время будущей социалистической революции мы имели поддержку подавляющего большинства населения, то диктатура нам бы не понадобилась — диктатура нужна именно потому, что меньшинство рабочих призвано установить свою власть над большинством народа20.
Здесь перед нами, таким образом, скорее концепция О. Бланки, чем К. Маркса и Ф. Энгельса.
Такие идеи вызревали не только у В. И. Ленина, но и у ряда других большевиков. Их отражением стало, в частности, письмо в газету «Искра», направленное в 1904 г. представителями Уфимского и двух других уральских большевистских комитетов РСДРП.
В нем говорилось о необходимости подготовки российского пролетариата к социалистической диктатуре посредством выработки навыков «беспрекословного повиновения» властному руководству и о том, что в ходе социалистической революции должен быть создан политический режим, отличающийся от Парижской коммуны монолитностью правительства, так как Коммуна пала в том числе из-за наличия в ней разных политических течений21.
Эта идея, как и рассуждения В. И. Ленина, вызвала тогда резкую критику со стороны меньшевиков. Но дискуссии среди социал-демократов о сущности диктатуры пролетариата носили в период до 1917 г.
преимущественно академический характер, поскольку социалистическая революция мыслилась всеми социал-демократическими течениями — и меньшевиками, и большевиками — как дело отдаленного будущего.
Все были согласны с тем, что переход к социализму в России с ее отсталой социально-экономической структурой и абсолютным преобладанием крестьянского населения не стоит на повестке дня.
Практический характер, следовательно, носила только программа-минимум РСДРП, то есть борьба за буржуазно-демократическую революцию и установление демократической республики. Поэтому представления о сущности и формах диктатуры пролетариата прямо не влияли на тактику социал-демократического движения.
Ситуация коренным образом изменилась, когда после падения царизма в феврале 1917 г. большевики по инициативе В. И. Ленина выдвинули в качестве непосредственной перспективы осуществление социалистической революции и установление диктатуры пролетариата, то есть реализацию партийной программы-максимум. Это сразу актуализировало вопросы, которые имели ранее лишь теоретическое значение.
К критике буржуазного профессора ч.2 | политштурм
Первая часть нашего материала вызвала большой резонанс. Мы увидели много критики в свой адрес, хотя трудно назвать критикой навешивание ярлыков и обвинения в троцкизме и работе на Госдеп.
Но в этом бурном потоке были и более конструктивные попытки поповцев защитить своего гуру.
В связи с этим мы считаем необходимым внести некоторые поправки в первую часть материала против Попова и расширить первоначальную аргументацию.
В первую очередь изменения затронули главу «Экономика страны». Были изменены стилистика и построение текста: убран ряд абзацев, некоторые абзацы были переставлены местами для улучшения целостности изложения и пущей наглядности.
Но самое главное – мы дополнительно подкрепили все рассуждения ещё большим количеством фактических данных, цифр, документов и примеров (и исправили неточности, поскольку ранее были предоставлены недостоверные данные по вывозу капитала). Были добавлены данные по банковским активам, величине займов, структуре кредитов, связям с промышленностью, данные по вывозу капитала и т.д.
Вместе с тем против идеи «ростовщичества в РФ» мы выдвинули новые аргументы, опирающиеся на факты и «Капитал» Маркса. В конечном счете мы с новой силой подтверждаем свои прежние выводы.
Изменения коснулись главы «Международная обстановка и фашизм на экспорт». Стилистика и построение текста были слегка изменены. Мы решили сконцентрироваться на самой концепции «фашизма на экспорт». Все утверждения теперь дополнительно подкреплены фактами, примерами и цитатами различных исследователей: Г.
Димитрова, А.С. Бланка, К.И. Зародова и др. Также были добавлены некоторые неизвестные страницы истории этой концепции (от ее первого появления в 1975 году до нынешних дней). Вместе с тем были более подробно освещены условия для перехода к фашизму, его проявления во внутренней и внешней политике и пр.
Теперь перейдем непосредственно ко второй части материала. Г-н Попов изучает не только современный мир. Он также устремляет свой взор на социализм: его устройство, его появление и развитие, борьбу за него и т.д. Тут есть, что рассматривать и есть, что критиковать.
СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ
В знаменитом сочинении «Государство и революция» Ленин заметил:
«Кто признает только борьбу классов, тот еще не марксист, тот может оказаться еще невыходящим из рамок буржуазного мышления и буржуазной политики. Марксист лишь тот, кто распространяет признание борьбы классов до признания диктатуры пролетариата. В этом самое глубокое отличие марксиста от дюжинного мелкого (да и крупного) буржуа…» [1]
Отношение к диктатуре пролетариата является лакмусовой бумагой, отличающей коммуниста от фразера и оппортуниста. Если сравнивать отношение к ней Попова с отношением Зюганова, Кургиняна, Бузгалина или Кагарлицкого, то может показаться, что перед нами настоящий марксист.
Попов сосредотачивает внимание на Советах. Кажется, что ничего плохого в этом нет. Попов постоянно подчеркивает, что отличие Советов от буржуазных органов заключается прежде всего в принципе выборов.
«Советы – это органы, которые формируются не по территории, не по избирательным округам, а они формируются через трудовые коллективы…» [2]
«Слово Советы стояло и в Конституции РСФСР 1918г., и в Конституции СССР 1924г., однако избрание депутатов через трудовые коллективы, что только и делает избираемые органы Советами, не было в этих основополагающих документах закреплено.» [3]
Из этого он выводит следующее утверждение: якобы только производственный принцип делает возможным отзыв депутата и контроль за его деятельностью.
Глава 13. Культурные преобразования в России после Октябрьской революции
Революция коренным образом изменила жизнь российского общества, став рубежом, эпохальной вехой, открывшей новый этап отечественной истории — советский. По масштабу и глубине произошедших перемен Октябрь 1917 г.
следует поставить в один ряд с принятием Русью христианства, образованием русского государства и реформами Петра. Глобальная трансформация культуры стала неотъемлемой частью изменений в политической и социальной сферах.
Резкий слом традиции всегда имеет как положительные, так и отрицательные последствия. В полной мере это проявилось в истории послереволюционной России. Одной из сфер, развитие которой отразило эту двойственность, явилась сфера образования и науки.
Сразу после революции партия большевиков и советское правительство берут под контроль развитие системы образования. В конце 1917-начале 1918 г. были приняты декреты об отделении церкви от государства и школы от церкви.
Руководство народным просвещением декретом ВЦИК и СНК РСФСР было возложено на Государственную комиссию по просвещению во главе с А. В. Луначарским.
Главным достижением молодого советского государства явилось создание системы по-настоящему всеобщего начального образования. В первые послереволюционные годы издаются декреты об обязательном обучении грамоте. Несмотря на тяжелое материальное, положение повсеместно создаются школы. В 1923 г.
было организовано добровольное общество «Долой неграмотность!». Развернулось всенародное движение за ликвидацию безграмотности. Результатом масштабной деятельности по обучению грамоте не только детей, но и взрослых явилось возрастание доли грамотных среди населения России. По переписи 1926 г.
число грамотного населения в РСФСР увеличилось в два раза и составило 51 процент.
Значительны были успехи в деле демократизации среднего и высшего профессионального образования. Массовыми формами подготовки квалифицированных рабочих и среднего технического персонала стали школы фабрично-заводского ученичества (ФЗУ), школы крестьянской молодежи (ШКМ) и техникумы.
Для облегчения поступления в высшие учебные заведения рабочих и крестьян при институтах и университетах с 1919 г. создаются рабочие факультеты («рабфаки»), «подтягивавшие» их знания до необходимого уровня. Быстро возрастает количество вузов.
Преимуществом при приеме пользуются представители «неэксплуататорских классов» — пролетариат и «трудовое» крестьянство.
Вместе с тем развитие системы образования сталкивалось с серьезными трудностями, обусловленными, прежде всего, катастрофическим недостатком преподавателей, многие из которых в годы революции были уничтожены или изгнаны из страны как «буржуазный элемент».
Решить проблему призван был Институт красной профессуры, созданный в 1921 г. Москве. Тем не менее качество преподавания упало.
Это было неизбежным побочным действием масштабной демократизации образования, которую невозможно было провести без некоторой потери качества.
Школа стала могучим идеологическим оружием в руках большевистского государства.
Кардинальному изменению подверглись учебные программы, из которых были исключены не только дисциплины, прямо противоречащие характеру установившегося политического режима (такие как Закон Божий), но и философия, история, на волне революционного максимализма также отнесенные к «пережиткам».
Вместо них были введены предметы, призванные сформировать марксистское (скорее даже большевистское) мировоззрение у широких масс учащейся молодежи: исторический материализм, экономическая политика диктатуры пролетариата и пр.
Важную роль в становлении новой советской культуры сыграли экстренные меры, предпринятые советским правительством по сохранению культурного наследия прошлого, которое, будучи связано в сознании «революционных масс» с бытом «господствующего класса», подчас подвергалось бессмысленному варварскому истреблению (например, крестьяне сожгли усадьбу А. А. Блока Шахматово вместе с прекрасной библиотекой). Были приняты декреты об охране библиотек, музеев, художественных галерей, дворцов и усадеб. Ценой огромных усилий в условиях гражданской войны и повсеместной разрухи удалось сохранить большое количество памятников истории и культуры, хотя очень многое было утрачено.
Важным мероприятием, способствовавшим расширению сферы распространения грамотности, была реформа правописания, проведенная в 1918 г. О необходимости проведения такой реформы много говорили еще до революции.
Более того, была проведена подготовительная работа, которая, однако, из-за противодействия сторонников традиционной орфографии не была завершена реальными преобразованиями.
После революции, когда пафос кардинальных перемен охватил все стороны жизни общества, реформа правописания пришлась как нельзя к стати.
Из алфавита были исключены буквы i,И,ѣ, ע, употребление которых регламентировалось сложными правилами, затруднявшими обучение чтению и письму. Было также отменено написание «Ъ» в конце слов, оканчивавшихся на согласные.
Советское и партийное руководство понимало необходимость сохранения и развития научного потенциала страны. Видным ученым, особенно представителям естественнонаучных дисциплин, лояльным к новой власти, предоставлялись условия для работы. Им прощалось поначалу некоторое политическое вольнодумство, правда, до известных пределов.
Они продолжали исследования, начатые еще до революции, сотрудничали с государством, помогая ликвидировать последствия гражданской войны и оккупации. Один из основоположников русской научной школы физиологов растений, член-корреспондент РАН, естествоиспытатель-дарвинист К. А.
Тимирязев, автор фундаментальных трудов по фотосинтезу, агрономии, истории науки, был депутатом Моссовета. Большую роль в развитии сельского хозяйства сыграла деятельность академика ВАСХНИЛ И. В. Мичурина, селекционера, автора более чем 300 сортов плодово-ягодных культур. Продолжали работу отечественные авиаконструкторы. В 1918 г.
был основан Центральный аэрогидродинамический институт (ЦАГИ). Создателями его были Н. Е. Жуковский и С. А. Чаплыгин.
Значительных достижений удалось достичь в физике. Основоположником современной полупроводниковой физики стал академик А. Ф.
Иоффе, по инициативе которого были открыты Физико-технический институт, Институт полупроводников АН СССР и др. В 20-е гг. начинал свою исследовательскую деятельность П. Л.
Капица, впоследствии академик, основатель Института физических проблем АН СССР, лауреат Нобелевской премии (1978 г.).
Продолжают работу физиолог И. П. Павлов; теоретик ракетной техники К. Э. Циолковский; химик, изобретатель синтетического каучука С. В. Лебедев; изобретатель реактивного двигателя конструктор Ф. А. Цандер; биогеохимик, автор учения о ноосфере В. И. Вернадский.
Неоценимый вклад в развитие отечественной науки был сделан братьями Вавиловыми. Н. И.
Вавилов — биолог, основоположник современного учения о биологических основах селекции, академик, первый президент ВАСХНИЛ (Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. Ленина) и С.
И. Вавилов — физик, основатель научной школы физической оптики, академик, президент АН СССР.
Лидирующую роль в развитии отечественной науки по-прежнему играла Петербургская академия наук, переименованная сначала в Российскую, а затем в АН СССР (1925 г.) В ее составе организуются новые научно-исследовательские институты. По всей стране открываются филиалы, а с начала 30-х гг. начинают открываться академии наук в союзных республиках.
Сложно складывались отношения с властью большевиков ученых, работавших в области гуманитарных и общественных наук. В силу их неразрывной связи с идеологией и политикой, сотрудничество государства с учеными-немарксистами в этой области было затруднено.
Многие из них оказались за границей (историк, организатор партии кадетов П. Н. Милюков, экономист П. Б. Струве, социолог и философ, лидер правых эсеров П. А. Сорокин, философ Н. А. Бердяев и многие, многие другие).
Видную роль в отечественной гуманитарной науке стали играть те ученые, которые еще до революции придерживались марксистских взглядов. Среди них наиболее заметной является фигура М. И. Покровского, историка и политического деятеля. Покровский был участником Октябрьской революции, с 1918 г.
заместителем наркома просвещения, руководителем Коммунистической академии, Института красной профессуры и т. д. и т. п. Вместе с тем он был видным историком, одним из первых применившим теорию К. Маркса для исторического исследования, основателем целой исторической школы.
Подходы Покровского подчас грешили вульгарным социологизмом, и все же его вклад в становление советской исторической науки был весьма значительным.
В целом интеллигенция, сначала весьма отрицательно в массе своей отнесшаяся к большевистскому перевороту, со временем примирилась со сложившейся ситуацией и вынуждена была вступить во взаимодействие с новой властью. Поначалу сотрудничество было обусловлено страхом смерти или изгнания.
Затем ко многим представителям интеллигенции пришло понимание того, что, как бы то ни было неприятно, большевики прочно утвердились у кормила власти, а значит, помощь советскому государству — их патриотический долг, их обязанность по отношению к Родине и своему народу, пусть и представшим в образе Страны Советов.
Понимание этого появилось даже у тех, кто в период революционных катаклизмов оказался в эмиграции. В начале 20-х гг. ХХ в., когда в России набирает обороты НЭП, в эмигрантской среде возникает движение сменовехства, получившее название от литературно-политического сборника «Смена вех», издававшегося в Париже в 1921-1922 гг.
Идеологи сменовехства (Н. В. Устрялов и др.) призывали перейти от конфронтации с большевиками к сотрудничеству с ними.
Загрузка...
